Digital and printed literature of Buryatia as a medium of subnational historical memory

Abstract

После коллапса советской системы в литературах бывших автономных и союзных республик СССР начинают формироваться новые исторические нарративы, представляющие ответную реакцию сообществ на пережитый опыт. В данном исследовании постсоветская историческая память автохтонного сообщества Бурятии исследуется сквозь призму литературных произведений и дискурсивных практик бурятских авторов, лингвистов и издателей, контролирующих индигенную литературу на институциональном уровне. Исследовательский вопрос работы звучит следующим образом: Какие мемориальные дискурсы транслируются постсоветской литературой коренного этноса Бурятии, и какой из них является доминирующим? Применяя методологию полуструктурированных интервью и критического дискурс-анализа, автор статьи выделяет три наиболее важных дискурса памяти: официальный советский, изоляционистский и травматический. В результате тесного взаимодействия различных дискурсивных, социальных и текстуальных практик травматическая интерпретация советского прошлого определяется как доминирующий дискурс и концептуализируется как главный катализатор формирования двух других измерений исторической памяти.

After the collapse of the USSR, numerous literatures of the former Soviet autonomous and union republics began to provide various responses of their communities to the experiences of the past. This study explores the post-Soviet historical memory of the autochthonous community of Buryatia through literary works and discursive practices of Buryat authors, linguists and publishers, the known institutional authorities on indigenous literature. Posing the question of what memory discourses are presented in the Buryat post-Soviet literature when analyzing the empirical data, this paper researches postcolonial attitudes to the Soviet past and Russian present. With the help of semi-structured interviews and the critical-discourse analysis methodology, the author of the paper distinguishes three quintessential discourses of memory: an official Soviet, an isolationist and a traumatic one. As a result of the close interaction of various discursive, social and textual practices, the traumatic interpretation of the Soviet past is determined as a dominant discourse and conceptualized as a main catalyst for the formation of the other two dimensions of the historical memory.