Pledge agreement on future object

Abstract

АННОТАЦИЯ Правомерность заключения договора залога в отношении будущей вещи, то есть вещи, право собственности на которую не принадлежит залогодателю на момент заключения договора (она может еще не существовать вообще или принадлежать третьему лицу), признавалась со времен римского права. В наши дни обеспечительные сделки в отношении будущих вещей стали неотъемлемой частью законодательств и правоприменительной практики большинства развитых правопорядков. Не стала исключением и Россия, развивающийся экономический оборот которой также испытал потребность в договорных конструкциях, предметом которых является будущее имущество. В качестве примеров таких конструкций помимо договора залога могут быть приведены договоры купли-продажи и аренды. Тренд на вовлечение в оборот будущего имущества нашел свое отражение и в судебной практике, и в законодательстве, однако остался малоизученным с доктринальной точки зрения и в этой связи заслужил самостоятельного исследования. В своем работе автор поставил перед собой цель раскрыть некоторые аспекты, связанные с залогом будущих вещей, и тем самым хотя бы частично заполнить образовавшуюся в науке нишу. В ходе проведенного исследования автором были изучены взгляды на залог будущих вещей, имевшие место в римском праве и некоторых европейских правопорядках эпохи средневековья (Германия, Франция), а также подходы, существующие в ряде действующих зарубежных законодательствах (США, Англия, Германия, Голландия, Франция, Беларусь). Результаты исторического и сравнительно-правового исследования нашли свое место в первой главе работы. Во второй главе работы внимание автора сконцентрировано на российском праве, им проанализирована эволюция представлений о допустимости залога будущего имущества с дореволюционных времен до современного отечественного законодательства. В связи с тем, что возможность использования обеспечительных конструкций, связанных с будущими вещами, тесно переплетается с требованиями индивидуализации имущества, особое место в ходе исследования было уделено принципу спецификации. В общих чертах названный принцип сводится к тому, что предметом договора залога может выступать лишь индивидуализированное имущество, поскольку только на такое имущество может быть обращено взыскание. В связи с тем, что будущее имущество зачастую еще не существует, оно не всегда может быть описано в договоре залога достаточным для его индивидуализации способом, а потому принцип спецификации ограничивает возможность использования будущих вещей в обеспечительных целях. Сказанное относится не только к возможности залога определенных будущих вещей (в том числе и недвижимых) но и к таким обеспечительным конструкциям, как залог товаров в обороте, генеральная ипотека и универсальный залог. Указанные обеспечительные конструкции предусматривают залог вещей, определенных родовыми признаками, либо имущественной массы, и попали в сферу проведенного автором исследования в связи с тем, что помимо существующей имущественной сферы залогодателя распространяются также и на будущую имущественную сферу последнего. По результатам проведенного исследования могут автором были сформулированы следующие выводы: 1) Диспозитивный характер п. 2 ст. 341 ГК РФ и отсутствие в указанной норме прямого запрета на возникновение права залога с момента заключения договора залога будущей вещи (или в какой-либо иной момент времени, находящийся в промежутке между заключением этого договора и приобретением права собственности на вещь залогодателем) создают иллюзию того, что право залога может возникать ранее приобретения залогодателем права собственности на вещь. Такой подход является неверным, поскольку лицо не должно распоряжаться большим числом прав, чем есть у него самого, поэтому пока оно не приобретет достаточное для передачи вещи в залог право (право собственности, хозяйственного ведения или оперативного управления), не может возникнуть и сам залог. Именно такой подход отражен в большинстве исторических памятников, зарубежных правопорядках и международных актах рекомендательного характера. Таким образом, существующая законодательная формулировка п. 2 ст. 341 ГК РФ представляется неоправданно мягкой, вводящей стороны залоговых сделок в заблуждение, и в этой связи подлежащей корректировке. Допустимым следует признать только такой договор залога будущей вещи, при котором право залога возникает после ее создания или приобретения. 2) С точки зрения автора неоспоримой является потребность коммерческого оборота в столь хрупких обеспечительных конструкциях, как договор залога будущей вещи. В ряде случаев такой вывод продиктован самой структурой общественных отношений. В качестве наиболее распространенного примера может быть приведено автокредитование, поскольку банк выдаёт потребителю целевой кредит под залог того автомобиля, который последним ещё не приобретён. Он будет приобретён в будущем и именно на полученные в кредит денежные средства. Но гарантия получения обеспечения требуется банку именно в момент предоставления кредита. В уверенности банка в получении обеспечения заинтересован и потребитель, поскольку степень такой уверенности оказывает непосредственное влияние на заложенную в процентную ставку стоимость пользования деньгами. Конечно, в ряде случаев существует риск того, что вещь вообще не будет создана или неприобретена залогодателем. Однако подобный риск свойственен любому обязательству, поскольку любое обязательство в момент его возникновения имеет в виду действия, совершаемые в будущем, а равным образом будущие результаты таких действий. Договор залога будущей вещи является обязательственной сделкой, порождающей обязательство приобрести в будущем предмет обеспечения. Когда и если такой предмет будет приобретен в собственность залогодателем, тогда и у залогодержателя возникнет на него полноценное залоговое право. Из сказанного следует, что договор залога будущей вещи обладает значительным обеспечительным потенциалом. 3) В результате проведенного исследования автор пришел к выводу, что благодаря стремительному техническому прогрессу, компьютерным технологиям и интернету утратило свое значение деление регистрационных систем на вещные и личные, появилась возможность, обладая минимумом информации отслеживать и фиксировать фактически любые события, происходящие с любыми объектами гражданских прав. В этой связи законодатель стал стремиться упорядочить, сделать прозрачным и публичным не только оборот недвижимого имущества, но и оборот имущества движимого. Это устремление проявилось в частности в создании системы учета залогов движимого имущества в таких странах, как США, Англия, Франция и Россия. И даже с учетом того, что в отечественном праве такой учет носит на данный момент необязательный характер, подобные реестры являются огромным шагом по направлению к обеспечению любых заинтересованных лиц необходимыми им сведениями о сделках и имуществе. Что касается будущей недвижимости, то отсутствие в Законе об ипотеке регулирования, допускающего её залог, следует расценивать как отсутствующую пока синхронизацию между нормами ГК РФ и указанного закона. Подспорьем для введения в закон ипотеки будущих недвижимых вещей может стать и опыт Республики Беларусь, в которой такая ипотека прямо предусмотрена законом. В то же время Россия может пойти и по иному пути, вспомнив о небезызвестном истории цивилистики инструменте - предварительных регистрационных записях. Нашли свое отражение такие записи и в ряде действующих зарубежных законодательств. Именно предварительные записи позволят наиболее ярким образом отразить практическое значение допустимости залога будущей недвижимости, которое проявляется в наделении лица, внесшего такую запись, старшим залоговым правом по отношению к остальным залогодержателям. Именно в получении такого приоритета заинтересованы участники оборота, выгадывающие себе залог до создания или приобретения вещи. Сказанное относится и к упомянутой системе учета залогов движимого имущества, на сегодняшний день также не предусматривающей возможности внесения предварительных записей. 4) Изменения законодательного подхода к стандартам описания заложенного имущества, в частности попытка ввести в отечественное право конструкцию универсального залога (залога всего имущества предпринимателя), является, на наш взгляд, подтверждением все более и более ярко проявляющей себя в последнее время тенденции заимствования конструкций англо-саксонского права и внедрения их в российское законодательство. Однако параллельно существующие законодательные нормы, вводящие требования спецификации отдельных видов имущества, передаваемого в залог, а равным образом устанавливающие особенности возникновения на них права залога, свидетельствуют о том, что без должного уровня предварительной проработки и адаптации залогу всего имущества предпринимателя уготована судьба оставаться мертворожденной конструкцией. Подтверждением сказанному служит полное отсутствие арбитражной практики применения нормы абзаца 2 п. 2 ст. 339 ГК РФ, несмотря на то, что с момента вступления в силу последней прошло уже более полутора лет. Отметим, что требования индивидуализации, сохраняющие силу в отношении многих активов, таких как недвижимость, доли в уставном капитале, ценные бумаги, банковские счета, исключительные права, а также существующие требования публичности, призваны служить интересам должника. Кроме того, такой подход способствует тому, что большее количество активов остается доступным необеспеченным кредиторам, например работникам с их требованиями по зарплате. Представляется, что именно вопрос о доступности или недоступности необеспеченным кредиторам тех или иных активов следует признать ключевым в перечне вопросов, на которые должен дать ответ законодатель при принятии решения о дальнейшем смягчении требований индивидуализации и адаптации к российским условиям конструкции универсального залога. Исходя из сказанного, любые подобные законодательные действия надлежит расценивать как носящие прокредиторский характер и соответствующие интересам финансовых институтов, как лиц, чаще всего оказывающихся залоговыми кредиторами.

Основные научные результаты выпускной квалификационной работы нашли свое отражение в следующих статьях: 1) Договор залога будущего недвижимого имущества; 2) Договор залога будущей движимой вещи; 3) Принцип спецификации предмета залога: международный обзор; 4) Универсальный залог в контексте принципа спецификации; 5) Универсальный залог в свете законодательства о защите конкуренции. Апробация основных научных результатов состоялась на следующих конференциях: «Социум и христианство», Минск, Беларусь, «30»-«31» января 2016; «Мониторинг правоприменения», Санкт-Петербург, «16» мая 2016.

ABSTRACT The validity of concluding a security agreement with regard to a future thing, that is a thing the title to which does not belong to the pledgor at the moment of conclusion of the agreement (it may not exist at all or may belong to a third party) has been recognized since the time of the Roman law. Nowadays security transactions with regard to future things have become an integral part of the legislations and law enforcement practice of the most advanced systems of justice. Russia is no exception, as its developing economic turnover also needs contractual structures, with future assets being the subject of such transactions. Apart from a security agreement the examples of such structures are purchase and sale agreements and lease contracts. The trend to involve future assets in the turnover is also reflected both in the judicial practice and the legislation but is still understudied from the doctrinal point of view and is worth of an independent study in this connection. In this paper the author has set up the goal to reveal some aspects related to the security interest over future things and, thus, to fill in, at least partly, the existing niche in the science. In the course of the research the author studied the views on the security interest over future things which existed in the Roman law and some European systems of justice of the Middle Ages (Germany, France) as well as the approaches which exist in a number of effective foreign legislations (USA, England, Germany, Holland, France, Belarus). The results of the historical and comparative-legal researches are given in the first chapter of the paper. In the second chapter of the work the author focused on the Russian law and analyzed the evolution of the ideas about the admissibility of the security interest over future assets from the prerevolutionary time to the present national legislation. As the possibility of using security structures related to future things is closely intertwined with the requirements of assets individualization, special attention in the research was paid to the doctrine of specificity. In general terms this doctrine is confined to the fact that the subject of a security agreement may be individualized assets only as seizure is imposed only on such assets. As future assets do not often exist at all, it is not always possible to describe it in the security agreement in a way sufficient for their individualization; therefore, the doctrine of specificity limits the possibility of using future things for security purposes. This refers both to the possibility of pledging future things (including real estate) and to such security structures as pledge of goods in circulation, general mortgage and universal pledge. These security structures provide for security over the things determined by generic characteristics or over assets and got into the author’s research due to the fact that apart from the existing property sphere of the pledgor they also apply to the future assets sphere of the latter. The following conclusions can be made based on the research performed by the author: 1) The dispositive character of item 2 cl. 341 of the CC of the RF and lack of a direct ban on emergence of the right of security interest over a future thing from the moment of conclusion of the future thing security agreement (or at any moment between conclusion of this agreement and acquisition of the title to the thing by the pledgor) in the said norm create an illusion that the right of security interest may emerge prior to acquisition of the title to the thing by the pledgor. This approach is wrong as the person must not exercise more rights that it actually has; therefore, until it acquires a sufficient right to pledge a thing (the title, the right of economic management or operational management) the security interest itself cannot emerge. It is this approach that is presented in the most historical monuments, foreign systems of law and international acts of the advisory kind. Thus, the existing legislative wording of item 2 cl. 341 of the CC of the RF appears to be unreasonably soft misguiding the parties of a pledge transaction and requiring adjustment in this connection. An agreement of the security interest over a future thing should be considered admissible if the right of security interest emerges only after its creation or acquisition. 2) From the author’s point of view the need for commercial turnover in such delicate security structures as the agreement of security interest over a future thing seems indisputable. In some cases this approach is dictated by the very structure of public relations. The most common example may be said to be automobile lending as the bank grants the consumer a targeted loan on security of the car that the latter has not yet purchased. It will be purchased in future, namely with the loaned money. But the bank needs the guarantee of receiving the security right at the moment of lending. The consumer is also interested in the bank being confident of receiving the security as the extent of such confidence influences on the money usage cost included in the interest rate. In some cases there is certainly the risk that the thing will not be created or purchased by the pledgor. However, such a risk is inherent in any obligations as at the moment of its creation any obligation implies actions to be performed in future and equally future results of such actions. The agreement of security interest over a future thing is an obligational transaction generating the obligation to purchase the collateral in future. When and if such collateral is bought into acquisition by the pledgor, the pledgor receives a perfect right of pledge to it. It follows from the aforesaid that the agreement of security interest over a future thing has a considerable security potential. 3) As a result of the research the author has concluded that owing to the fast technical progress, computer technologies and Internet the division of registration systems into corporeal and personal ones has lost its significance, and it has become possible to track and record practically any events taking place with any objects of civil law having minimum information. In this connection the legislator has started striving to organize the turnover both of immovable and movable property, to make it more transparent and public. In particular, this desire has revealed itself in creation of a system of accounting of the security interests over movable property in such countries as the USA, England, France and Russia. Even taking into account that in the national law such accounting is not mandatory at the moment, such registers are a huge step towards provision of any concerned parties with the information about transactions and property required by them. As to future real estate, the lack of the regulation allowing its pledge in the Law on Mortgage should be deemed to be the so far lacking synchronization between the norms of the CC of the RF and the said law. Instrumental for introduction of the mortgage of future immovable things into the law can be the experience of the Republic of Belarus where this mortgage is directly stipulated by the law. At the same time Russia can take a different road remembering the well-known instrument of the civil law history: registration pre-entries. Such entries were also reflected in a number of effective foreign legislations. It is these pre-entries that reflect the best practical significance of admissibility of the security interest over future real estate which reveals itself in the vesting of the person making such an entry with the senior security interest with regard to other pledge holders. It is the receipt of such priority that the turnover participants benefiting from the security interest prior to creation or acquisition of the thing are concerned with. This also applies to the said system of accounting of the security interests over movable property which so far also fails to provide for the possibility of making pre-entries. In our opinion, the changes of the legislative approach to the standards of describing the pledged assets, in particular, the attempt to introduce the universal pledge structure (pledge of the entire assets of the entrepreneur) into the national law confirms the recently increasingly pronounced trend of borrowing the structures of the common law and introducing them into the Russian legislation. However, the simultaneously existing legislative norms introducing the requirements of specifying certain kinds of assets to be pledged and equally establishing the specific features of creation of the right of pledge to them evidence that without a proper level of elaboration and adaptation the security interest over the entrepreneur’s assets is doomed to remain a dead-born structure. This may be confirmed by the complete lack of the arbitration practice of applying the norms of paragraphs 2 and 3 of cl. 339 of the CC of the RF although over a year and a half have passed since the date of its coming into force. We would like to note that the individualization requirements still in force with regard to many assets, such as real estate, shares in the authorized capital, securities, bank accounts, exclusive rights as well as the existing publicity requirements are intended to serve the interests of the debtor. Besides, such approach ensures that the most assets remain available for unsecured lenders, for example, employees with their salary demands. It appears that it is the issue of availability or non-availability of certain assets for unsecured lenders that should be recognized to be the key one in the list of the issues to be answered by the legislator in making the decision about further easing of the demands of individualization and adaptation of the universal pledge structure to the Russian conditions. Based on the aforesaid, any similar legislative actions are to be considered to be of the pro-lender kind and meeting the interests of financial institutions as the entities most often turning out to be the secured lenders.

The main scientific results of the graduation qualification work have been presented in the paper: 1) The security interest over future immovable property; 2) Agreement of security interest over future movable assets; 3) The doctrine of specificity of collateral: international review; 4) Universal security in context of the doctrine of specificity; 5) Universal security in connection with competition protection. Approbation of the main scientific results has been made on the next conferences: «Society & Christianity», Minsk, Belarus, January 30-31, 2016; «Law Enforcement Monitoring», St. Petersburg, Russia, May 16, 2016.