Отзыв о выпускной квалификационной работе А. А. Пименовой «Учение Эмпедокла о возникновении живых существ» Философия Эмпедокла доступна в пространных фрагментах: относительной сохранности своих текстов он, как и Парменид, обязан своему поэтическому таланту, равно как и в десятках подробных свидетельств: доксоксографы охотно пересказывают необычное, а Эмпедоклова система более чем необычна, это – нечто из ряда вон выходящее. Потому именно доступность не приближает к пониманию. Примером служит знаменитая находка – Страсбургский папирус. Казалось Эмпедоклу опять повезло, однако – как видно по обширной литературе, накопившейся за истекшие полтора десятилетия – новый текст вызвал только новые споры, не прибавив к историко-философскому комментарию ничего вполне надежного. Очевидно, в писаниях философа есть и смысл, и особая красота, но форма, а равно и мысль, столь неординарны, что каждая трудность грозит оказаться непреодолимой. Филологам – античным и современным – оказывался доступным каркас учения Эмпедокла: четыре стихии плюс дружба – вражда. Однако знать лишь это означает ничего не знать. Существенна именно механика, сочетаемость и принципы взаимодействия элементов, результаты их влияния, ход эволюции. Один из дискутируемых вопросов: Как под действием любви и вражды строится и погибает мир? Наблюдается частая в нашей науке тенденция: старая школа дает логичное и доступное объяснение – Φιλία соединяет элементы до их полного слияния в подобие шара, у Эмпедокла – Σφαῖρος (masc. нужен, я думаю, чтобы показать, что этот шар какой-то непростой; какой – никто не умеет ответить), Νεῖκος разрушает это единство, доходя до противоположной крайности – разделения на четыре массы главных стихий; на одной из стадий как соединения, так и разрушения образуется мир и жизнь со всем разнообразием ее форм (симметричная теория). Критика данного понимания обострилась в последние десятилетия, когда о досократической и вообще об античной философии, начали думать (часто – вполне обоснованно) как о чем-то гораздо более сложном, чем мы, наученные Дильсом и Шадевальдтом, себе представляли. Асимметричная теория полагает, что мир возникает лишь один раз, равно как и жизнь – только однажды. Космос создается Враждой при разрушении Сфероса, а жизнь – любовью в ее стремлении снова слить воедино элементы. Александра Александровна – думаю, правильно – защищает симметричную теорию. Уже во введении она предупреждает, что анализ мнений философа о происхождении жизни призван проиллюстрировать более естественную и надежно обоснованную текстом фрагментов (особенно 35-го фр.) интерпретацию. Комментируя зоогонию Эмпедокла, автор вместе с тем обнаруживает несостоятельность разделения этапов происхождения человека на две противофазы: все поколения возникают ἐπί Φιλότητι, что, однако, не означает, невозможности такого же возникновения при усилении Вражды. Философ не счел нужным подробно описывать это второе рождение, указав, тем не менее, на бинарность процесса. Поскольку Эмпедокл любит повторяться (иногда буквально) и настаивает на необходимости повторений («хорошую вещь можно и два раза высказать»), не исключено, мне кажется, что эти высказывания (возможно, проходные) остались забытыми. Хотя кое-что есть даже и в сохранившихся текстах. Неясность, конечно, остается, но А.А. не стремится, конечно, внести полную ясность; ценность работы скорее – в развернутом философском комментарии к источникам. Их тек-стом и сжатым описанием заполнена вторая глава. Ключевой фрагмент – А 72, пересказ происхождении человека у Аэтия, то есть, Псевдо-Плутарха (о характере источника автор не рассуждает, наверное, правильно; сомнения, что доксографическая традиция восходит к Теофрасту едва ли полезны). Следующие три главы названы непритязательно по тексту Аэтия: первое поколение, второе поколение, третье поколение, четвертое поколение. Наконец, суммируются данные Страсбургского папируса; А. А. заключает, что новый материал не сопротивляется её заключениям. Эволюция человека описана Эмпедоклом как последовательное улучшение вопреки неудачам. Его поколения – нечто обратное поколениям Гесиода (упомянуть которого, кстати, не помешало бы). Философу интересен преимущественно антропогенез. Хотя в доксографическом свидетельстве Аэтия есть и о животных, и даже о растениях, но во фрагментах ни зоо- ни фитогенеза нет. Единожды сказано о происхождении «смертного»: в борьбе Вражды и Любви бессмертное становится смертным, Φιλία не дает своей сопернице совершенно уничтожить бессмертное, от чего «проистекают» ἔθνεα μύρια θνητῶν – что трудно, согласимся с автором ВКР, понять привычно. Впрочем, и буквальное «мириады племен смертных» можно при желании вправить в контекст. Важнее, что возникновение (в том числе) людей в этом именно случае мыслится при усилении Νεῖκος. Акцент здесь на причинах, детали опущены – не так, по всей вероятности, как в противоположной стадии. Центральное свидетельство – «Аэтий», подтвержденный в двух случаях красочным текстом самого Эмпедокла – ¬дает следующие этапы эволюции. Первыми появляются разрозненные части тел. Они возникают в земле: дополнительные свидетельства (Варрон и Цензорин достаточно красноречивы, и у Эмпедокла новые создания впоследствии выбираются наружу). А. А. напрасно, по-моему, предполагает, что «глаза без лбов» и «руки без плеч» сказано метафорически об очень примитивных существах. Нельзя возражать против рационалистических трактовок в принципе; сомнительны только анахронизмы, не мотивированные ничем кроме благородного стремления приблизить Эмпедокла к современной биологии (так и Аристотель спорил с древнейшими натурфилософами, в частности, с Эмпедоклом, адаптируя их представления к своим). Итак, разрозненные органы сперва блуждают под землей (вероятно, в каких-то кавернах), затем начинают произвольно соединяться, возникают бредового вида существа εἰδωλοφανεῖς и выходят на землю. Эмпедоклу особенно нравиться совмещать человека с быком и А. А. уместно вспоминает о мифических существах смешанной природы (минотавра надо было прямо сравнить с быковидными существами Эмпедокла) и египетских богах. Эти образы годятся для иллюстрации гораздо лучше, чем живущие в земле личинки, из которых что-то там вылупляется. Никакой реальной биологии, по моему мнению, привлекать не нужно. Третье поколение соединено из схожих частей, теперь уже на земле (как – непонятно). Они не имеют полового различия (здесь А. А. снова включает рационализирующее рассуждение, на этот раз о гермафродитизме). Затем по неким причинам, к которым относится изменение качества и/или количества пищи (πυκνοθείσης τῆς τροφῆς), правильно сделанные люди приобретают желание (и, надо думать, возможность) размножаться, и рождается четвертое, современное, поколение. Эпизод заканчивается у Псевдо-Плутарха (Аэтия) изложением дальнейшей судьбы разных животных. Их распределение по местам обитания зависит от преобладания в их составе одной из стихий: τῶν δὲ ζώιων πάντων τὰ γένη διακριθῆναι διὰ τὰς ποιὰς κράσεις• τὰ μὲν οἰκειοτέραν εἰς τὸ ὕδωρ τὴν ὁρμὴν ἔχειν, τὰ δὲ εἰς ἀέρα ἀναπτῆναι (Diels, ἀναπνεῖν MSS) ὅσ’ ἄν πυρῶδες ἔχηι τὸ πλέον, τὰ δὲ βαρύτερα ἐπὶ τὴν γῆν, τὰ δὲ ἰσόμοιρα τῆι κράςει πᾶσι τοῖς θώραξι πεφωνηκέναι. Здесь все ясно, кроме последнего колона: τὰ δὲ ἰσόμοιρα τῆι κράςει πᾶσι τοῖς θώραξι πεφωνηκέναι. «А виды, имеющие равную долю [элементов] в смешении, звучали всеми грудными клетками» – переводит (со знаком вопроса) дипломантка; и сделав отважный выпад в сторону классика («Дильс попросту отмечает, что incerta omnia»), рассуждает о необходимости восстановить, «не смотря на странный синтаксис» рукописное εἰς ἀέρα ἀναπνεῖν, причем с переводом «стали жить в воздушной среде», и последнюю категорию существ, т. е. которые τοῖς θώραξι πεφωνηκέναι, рассматривать с «с точки зрения их способности дышать». Неясным осталось, почему «могут издавать звуки» означает «дышать в разной среде», и как это πεφωνηκέναι, например, рыбы. Говорится, по-моему, не просто о способности издавать звуки, а именно издавать их с помощью грудной клетки, то есть, вероятно, легких. Предположительно, указана предпосылка возникновения речи. Здесь как раз сближение с научной физиологией напрашивается: имеется в виду участие дыхания в произнесении речи. Акцент сделан на θώραξι, а не на πᾶσι, как кажется А. А. Датив πᾶσι в этой части нужно, по-моему, отнести не к θώραξι, но к ἰσόμοιρα; интонационно фраза делится: τὰ δὲ ἰσόμοιρα τῆι κράςει πᾶσι / τοῖς θώραξι πεφωνηκέναι, равные в смешении всем (то есть имеющие часть всех четырех элементов) издавали и издают (pf.!) звуки. Подразумеваются, наверное, люди. Комментарий и выводы Александры Александровны большей частью остроумны и убедительны. При этом автор избегает суггестивности. Литературного начала мало или нет, что, следует, вероятно, отнести ко многим достоинствам работы, однако – чтобы не пропустить единственный недостаток – стиль часто небрежен, встречаются несогласованные фразы, резкие переходы; иногда возникает впечатление, что автор думает вслух, сомнительные слова вроде «крупнорогатый» и, тем более, ошибочные («цельнокупность») не способствуют ясности изложения. Выражения «стоит отметить» и «судя по всему» совершенно безопасны, пока их не повторят десять раз. Хотя переводы везде свои, к ним не везде прилагается греческий, и бывают заметны помарки, которые, даже никак не меняя смысла, все-таки вредят оценке. Откуда ни возьмись в скобках выскакивает немецкий ком-ментарий Дильса. Любой предмет, мне кажется, лучше излагать понятно, иначе говоря, в тщательной обработке. Когда же речь о непонятном, осо-бенно важно угодить читателю. Не надо, конечно, непременно заботиться о профанах. Но нельзя оставлять без заботы язык, иначе он выходит из повиновения. Например, ἐμίσγετο δαίμονι δαίμων А. А. законно понимает как смешение Вражды и Любви, имея в виду их вечную схватку, не дающую до времени разрушиться миру (полную победу одно или другое начало одерживает, видимо, всего на мгновение). Пусть μείγνυμι (μίσγω) не находит лучшего русского эквивалента, чем «взаимодействовать», но приведенная дипломанткой иллюстрация: «Для μίσ¬γε¬σθαι в значении «взаимодействие в бою» ср., например, Гомер, Илиада, 4, 456» – подрывает ценность рассуждения: если «смешались в кучу кони, люди...» называется «взаимодействие в бою», то исчезает (и у Гомера с Пушкиным, и у Эмпедокла) весь пафос батальной сцены; в хаосе боя на огромном пространстве не понять, кто одерживает верх; тем не менее, битва медленно движется к переломному моменту и победе одной из сторон. Прекрасно ориентируясь в своем предмете, А. А. предлагает правдоподобное толкование одного из трудных отделов трудного философского учения, но чтобы это понять приходится проделывать трудную работу. Это, повторяю, единственный недостаток. Другие мои поправки – гипотетического плана; трактуя фрагменты Эмпедокла, почти невозможно предложить что-либо окончательное. Объем работы – 60 страниц – оптимален для выбранной темы; список литературы мог быть и обширнее, но все по делу и все цитируется, в т. ч. новейшее. (Раздел «Словари и справочные издания», в котором только LSJ и OLD, по-моему, не нужен.) В целом ВКР Александры Александровны Пименовой это – самостоятельное исследование, изобилующее остроумными верными наблюдениями и несомненно заслуживающее высокой оценки. Проф. кафедры классической филологии д.ф.н. М. М. Позднев