РЕЦЕНЗИЯ на выпускную квалификационную работу обучающегося СПбГУ АЛИЕВОЙ Камиллы Абдуллаевны по теме «Средства выражения видовых значений в древнеуйгурском языке» Рецензируемая работа посвящена такой важной и сложной теме, как выражение ас-пектуальных значений в древнеуйгурском языке. Важной потому, что она проливает свет на устройство семантической зоны аспекта, описание которой существенно для анализа грам-матической системы языка. Сложной потому, что аспектологическая проблематика относит-ся к числу самых актуальных и бурно развивающихся областей общего языкознания, пред-ставленных широким диапазоном различных подходов и точек зрения, носящих подчас взаимоисключающий характер. Безусловной заслугой автора является применение к анализу древнетюркского материала понятий и терминов, взятых из современных направлений об-щелингвистической аспектологии, что выгодно отличает рецензируемую работу от других исследований данного жанра, ориентированных преимущественно на традиционные для тюркологии аналитические модели (см., напр. [Дубровина 2011]). В этом отношении было бы более последовательным вместо термина «видовые значения» в названии и основном тек-сте работы употреблять термин «аспектуальные значения», более точно отражающий специ-фику объекта исследования. В современной общей лингвистике термин «вид» употребляется преимущественно для характеристика аспекта в славянских языках, имеющих типологически нетривиальные особенности в устройстве аспектуальной системы (подробнее см. [Плун-гян 2011: 407–416; 2012: 14–26]). По справедливому замечанию автора, «Вид в традицион-ном понимании, как словоизменительная категория, в древнеуйгурском языке вряд ли может быть выделен» (с. 34). Поэтому отказ от использования терминов «вид» и «видовой» в поль-зу более широких и типологически универсальных терминов «аспект» и «аспектуальный» кажется целесообразным и продиктованным внутренней логикой работы. Также мне пред-ставляется слишком громоздким и неудобным использованный в работе термин «акционсар-товое значение» (напр., с. 34, 36, 38), вместо которого лучше использовать более современ-ный термин «акциональное значение» (ср. [Татевосов 2005: 121–127]). Сами термины «спо-соб глагольного действия» или «Aktionsart» (c. 32) в современной лингвистической типоло-гии считаются устаревшими и заменяются на термин «акциональность» (см., напр. [Татево-сов 2005; Аркадьев 2009; Плунгян 2011: 379]), на материале тюркских языков использован-ный еще в известной монографии Д. М. Насилова [1989]. Рецензируемая работа состоит из Предисловия, Введения, двух глав, Заключения, списка сокращений, списка источников и списка использованной литературы. Такая струк-тура работы полностью обоснована задачами исследования. Представляет интерес описание жанровых и содержательных особенностей основного источника исследования — уйгурской версии «Биографии Сюань-цзана», которое приводится во Введении. На мой взгляд, этот раздел текста также можно было бы дополнить характеристикой самой рукописи и истории появления ее фрагментов в европейских рукописных хранилищах, носящей запутанный и поистине детективный характер. Читатель наверняка был бы весьма заинтригован, узнав, что фрагменты «Биографии Сюань-цзана» из берлинской, парижской и петербургской коллекций принадлежат одной и той же рукописи, предположительно обнаруженной в Турфане, затем привезенной в Урумчи и в период около 1930 г. по частям и, по-видимому, втайне от китай-ского правительства проданной германским, французским, советским и китайским исследо-вателям и любителям древностей (см. [Barat 2000: iii–v; Ölmez, Röhrborn 2001: 1–5]). Упомя-нутая в работе датировка рукописи XI в. (с. 3) в настоящее время оспаривается на основании фактологически выверенной датировки времени жизни переводчика этого текста Šïŋko Šäli Tutuŋ периодом до 1000 г. (см. [Barat 2000: xi-xiv], ср. также с. 14). Первая глава «Теоретические основы исследования» (с. 16–38) занимает наибольший объем в композиционной структуре работы. Можно долго дискутировать о том, нужно ли включать в работу, посвященную конкретной и четко очерченной теме, изложение общих лингвистических понятий «от Адама», в том числе таких базовых терминов, как «язык» и «речь», «фонема», «морфема», «высказывание», «залог» и т. п. С моей точки зрения, было бы более уместным ограничиться характеристикой основной аспектологической терминологии, которая приводится в данной главе на с. 32–38. Вместе с тем, похвальны стремление автора давать четкие определения лингвистическим терминам и потребность в теоретическом пере-осмыслении основополагающих понятий, способные найти достойное выражение в канди-датской диссертации, которая, я надеюсь, станет закономерным итогом исследований К. А. Алиевой. Одни теоретические инновации, используемые автором работы, выглядят очень привлекательно, например, идея об отсутствии действительного залога в тюркских языках (с. 24–25) или спорность выделения условного наклонения (с. 29). Другие, напротив, вызывают определенные сомнения. Так, например, автор опирается на следующую систему словоизменительных категорий в тюркских языках: 1) залог, 2) статус, 3) наклонение, 4) ин-финитные формы, 5) глагольная сказуемость (с. 22). При взгляде на эту систему прежде всего бросается в глаза отсутствие единого основания для классификации: залог, статус и наклонение представляют собой семантические категории, инфинитные формы образуют морфологическую категорию, тогда как глагольная сказуемость — это чисто синтаксическая категория. Непо-нятно, почему в этой классификации отсутствует такая традиционно выделяемая и универ-сальная для языков мира категория, как время/аспект/модальность/эвиденциальность (TAME).  Особенно серьезные возражения у меня относятся к категории «статуса», которая об-суждается на с. 25–26. Согласно использованному в работе определению, под статусом по-нимается «совокупность языковых средств, посредством которых выражаются значения форм возможности, невозможности и отрицания». Во-первых, данная трактовка термина «ста-тус» расходится с его общелингвистическим употреблением, где он обозначает характерные для афразийских языков типы синтаксического подчинения одного имени другим (см. [Язы-кознание 1998: 492; Плунгян 2011: 203]). Во-вторых, в тюркологии уже имеется альтерна-тивное понимание «статуса», при котором он выражает, «дошла ли информация, которую говорящий/пишущий сообщает адресату, до его (говорящего) сознания прямо или косвенно» (whether the information which the speaker / writer supplies to the addressee reached his (the speaker’s) consciousness directly or indirectly) [Erdal 2004: 272]. В этом употреблении «статус» выступает устаревшим синонимом более современного и привычного термина «эвиденци-альность». В-третьих, представляются сомнительными логические и/или семантические ос-нования для объединения в одну категорию форм глагольного отрицания и форм возможно-сти/невозможности совершения действия, которые, например, в грамматике А. Н. Кононова рассматриваются раздельно [Кононов 1980: 171–173], а в грамматике В. Г. Кондратьева раз-биваются на три разных «аспекта» — отрицательный, возможности и невозможности (Конд-ратьев 1970: 26). При этом в других грамматиках и работах общего характера — на мой взгляд, совершенно справедливо — только глагольное отрицание выделяется в особую кате-горию, тогда как возможность/невозможность совершения действия рассматривается как граммема, выражаемая модальной аналитической конструкцией, т. е. синтаксически [Tekin 1968: 120, 210; Gabain 1974: §§ 158, 211, 249; Шервашидзе 1986: 47–49; Er-dal 2004: 229–230, 258–259]. В-четвертых, обращает на себя внимание явная структурная разнородность «показателей категории статуса» и их вхождение в разные синтагматические классы: форма глагольного отрицания -mA- представляет собой аффиксальную морфему, употребляющуюся в составе словоформы после основы или залогового показателя, а форма возможности/невозможности совершения действия представлена целой синтаксической кон-струкцией -U u(ma)-, образованной сочетанием двух самостоятельных словоформ. Кроме то-го, суффикс -mA- встречается в составе формы невозможности совершения действия, т. е. один «показатель категории статуса» оказывается вложенным в другой. Не могу в полной мере согласиться с утверждением о том, что в тюркских языках «присоединение морфов происходит таким образом, что границы между ними внутри  сло-воформы четко прослеживаются» (с. 22). Это далеко не отражает ситуацию, существующую в современных тюркских языках, где в силу различных фонетических и морфонологических процессов исконная прототюркская структура слова часто претерпевает серьезные измене-ния, в частности связанные с фузией и морфонологическим переразложением корня и аф-фиксов. Однако и для древнетюркского данное утверждение не имеет обязательной силы вследствие морфонологически обусловленных процессов синкопирования гласных и упро-щения консонантных кластеров (о них см. [Erdal 2004: 2.405]). В результате мы встречаем такие словоформы, как köŋülüg < köŋül+lüg, korku < kork-gu, kičikä tägi <  kičig-kä täg+i, yar-lïka- < yarlïg+ka- и пр. [Ibid.: 112]. Глоссировать такие словоформы довольно сложно; прихо-дится прибегать к нотации, предусматривающей кумулятивное выражение нескольких раз-ных граммем одной сегментной цепочкой, напр., köŋülüg ‘сердце.ADJ’ вместо более регуляр-ного köŋül+lüg ‘сердце-ADJ’. Автор придерживается точки зрения, согласно которой первичным и основным значе-нием формы -mIš в древнетюркском языке было перфектное значение, тогда как «неочевид-ность, субъективность и внезапность умозаключения являются смыслами, исходящими  от общего значения перфекта» (с. 28). Насколько можно судить, эта точка зрения впервые была высказана В. Г. Кондратьевым [1970: 33], однако большинство других исследователей счи-тают первичным для этой формы значение эвиденциальности (заглазности, неочевидности, индирективности), указывающее на косвенный/инферентивный характер получения говоря-щим информации о данной ситуации (см., напр., [Tekin 1968: 192–193; Ахметов 1978: 73–75; Кононов 1980: 188–189; Шервашидзе 1986: 63–65; Erdal 2004: 273]). На мой взгляд, имею-щиеся данные подтверждают скорее вторую (эвиденциальную) интерпретацию исходного значения формы -mIš, но этот вопрос безусловно требует более глубокого и тщательного ана-лиза конкретного языкового материала. Во второй главе рецензируемой работы представлены конкретные результаты прове-денного автором исследования способов выражения аспектуальных значений в языке уйгур-ской версии «Биографии Сюань-цзана». Сразу отмечу, что данная глава представляет наи-больший интерес, многие сделанные в ней выводы являются нетривиальными и вносят су-щественный вклад в понимание аспектуальной системы древнеуйгурского языка, в целост-ном виде еще никем ранее не описанной. Некоторые аналитические конструкции с аспекту-альным значением выделены автором впервые; таковы формы -U käd- (КОМПЛЕТИВ, с. 41–42), -(X)p elt- (см. ниже) и -(X)p olur- (см. ниже). Значение других определено точнее по сравне-нию с имеющимися тюркологическими публикациями. Так, например, автор обнаруживает на древнеуйгурском материале конструкцию -U bar- (ПРОГРЕССИВ, с. 39–40), вопреки мнению М. Эрдала о том, что в древнеуйгурском она не использовалась [Erdal 2004: 253]. Прогрес-сивная интерпретация данной формы лучше соответствует языковым фактам, нежели трак-товка И. Н. Шервашидзе [1986: 46] и М. Эрдала [Erdal 2004: 247], согласно которой она ско-рее выражала значение ИНГРЕССИВА/ИНЦЕПТИВА (‘начало действия’/‘to gradually get more intense’). Высказывание К. А. Алиевой о том, что форма -(X)p bar- выражает значение ПУНК-ТИВА (с. 47), на мой взгляд, представляет собой очень глубокое, блестящее замечание, кото-рое позволяет точно охарактеризовать грамматическое значение этой формы, судя по приве-денным автором и М. Эрдалом примерам, способной обозначать как начальную, так и ко-нечную стадию ситуации. Этим точка зрения автора выгодно отличается от весьма расплыв-чатой характеристики данной формы у М. Эрдала [Erdal 2004: 254]. В то же время следует отметить, что в ряде случаев предложенные в работе интерпре-тации грамматических значений некоторых древнеуйгурских аналитических конструкций не вполне соответствуют языковому материалу и нуждаются в уточнении или пересмотре. К примеру, автор предполагает у формы -U käl- значение РЕЗУЛЬТАТИВА (с. 43), однако этой интепретации противоречат приведенные на с. 42 два первых примера ее употребления, в ко-торых фигурируют непредельные глаголы yedär- ‘следовать, сопровождать’ и uč- ‘летать’, тогда как РЕЗУЛЬТАТИВ возможен только у глаголов, обозначающих предельные процессы [Плунгян 2011: 388]. Согласно И. Н. Шервашидзе [1986: 47], эта конструкция выражает «на-правленность действия», по мнению А. Н. Кононова [1980: 199] — «завершенность действия с оттенком внезапности». М. Эрдал характеризует ее как “indicating that the action described by the lexical verb has been going on for some time before reaching the state it is at when being narrated” [Erdal 2004: 253]. Возможно, эту конструкцию следует интерпретировать не как чисто аспектуальную, а как фазовую, выражающую значение ТЕРМИНАТИВА (конца ситуации), которое можно передать как ‘заканчивать делать что-л.’ (см. [Плунгян 2011: 417]), однако этот вопрос нуждается в дальнейшем исследовании. (Кстати говоря, редкая глагольная осно-ва yedär-, отсутствующая в ДТС, в примере на с. 43 переводится как ‘хватать (быть в доста-точном количестве)’, однако этот перевод неточен. Аналитическая конструкция yedärü kel- соответствует суйчжу 随逐 ‘следовать за кем-л., чем-л.’ в китайском оригинале «Биографии» [Aydemir 2010: 407]. Эта основа употребляется в Ht также в составе другой аналитической конструкции yedärü bar-, соответствующей кит. суйцун 随从 ‘сопровождать, следовать за кем-л., чем-л.’ [Ölmez, Röhrborn 2001: 147]. Значение ‘хватать, быть достаточным’, приве-денное в [Тугушева 1991: 388] на основании одного-единственного примера — такого же, как и у автора рецензируемой работы — по-видимому, является ошибочным, и для этой ос-новы следует постулировать одно значение ‘следовать, сопровождать’, отмеченное Й. Вилькенсом [Wilkens 2007: 442b] и Х. Айдемиром [Aydemir 2010: 407–408]. Соответст-венно, выражение ot suv yedärü kelip в Ht V 65 можно перевести как ‘прекратив следовать за водой и травой’, если принять для -U käl- терминативную интерпретацию.) Аналитическая форма -U tur- рассматривается в работе как средство выражения грам-мемы РЕЗУЛЬТАТИВА (с. 43). Однако в единственном примере, который иллюстрирует упот-ребление этой конструкции, выражение kïlu turdï переводится как ‘продолжал совершать’. Данный перевод вполне согласуется с точкой зрения М. Эрдала, который считал, что указан-ная конструкция выражала значение ДУРАТИВА [Erdal 2004: 250 – 251]. Также к средствам выражения ДУРАТИВА (а не ПРОГРЕССИВА, как считает автор) более оправданно относить кон-струкции -U tut- (с. 44) и -(X)p olur- (с. 48), так как прогрессив выражает значение только «динамической» (качественно неоднородной) длительности, в отличие от дуратива, марки-рующего срединную фазу ситуаций любого типа (см. [Плунгян 2011: 394]). Аналитическую форму -U tükät- автор относит к средствам выражения РЕЗУЛЬТАТИВА, но в то же время пишет о том, что на первый план в ее семантике выходит смысл законченности действия (с. 45). Однако это скорее семантическая зона КОМПЛЕТИВА, выражающего достижение финала пре-дельного процесса [Плунгян 2011: 396]; комплетивное значение у этой конструкции усмат-ривает и М. Эрдал [Erdal 2004: 256]. Относительно значения формы -(X)p elt- автор делает справедливое и важное замечание, что оно «может быть истолковано одновременно как ком-плетив, и как результатив» (с. 48). С нашей точки зрения, это может свидетельствовать о том, что данная форма реализует значение ПЕРФЕКТИВА, который как раз является родовой кате-горией по отношению к комплетиву и результативу (см. [Аркадьев 2007]). По мнению К. А. Алиевой, аналитическая форма -(X)p kal- «сообщает о переходе предмета, совершаю-щего действие в определенное состояние и пребывание в нем» (с. 49), но при этом трактует ее как носителя значения ПРОГРЕССИВА. Даже судя по предложенному переводу диагностиче-ского примера (‘…[он] обжег свое тело’, а не ‘обжигал’), мы имеем дело с формой, марки-рующей результирующую стадию некой ситуации, т. е. с РЕЗУЛЬТАТИВОМ. Ср. характеристи-ку М. Эрдала, по которой -(X)p kal- “is used… to express that the action described is the end stage of a process” [Erdal 2004: 253]. Аналитическая конструкция (автор, следуя тюркологической традиции, именует ее «перифрастической») -mIš bol- в работе причисляется к средствам вы-ражения РЕЗУЛЬТАТИВА. Однако из примеров, приведенных автором и М. Эрдалом [Erdal 2004: 271–272], скорее вытекает перфектная интерпретация этой конструкции. Фор-ма  mIš в древнеуйгурских памятниках (в отличие от языка рунических надписей) сама по себе могла выражать как перфектное, так и эвиденциальное значение, и для маркирования именно граммемы ПЕРФЕКТА могла использоваться аналитическая конструкция с вспомога-тельным глаголом bol-. М. Эрдал также считал, что “-mIš boltï was found to express a present perfect while -mIš bolur and -mIš bolgay give future perfect meaning” [Erdal 2004: 272]. Следует отметить, что грамматически выраженный перфект в языках мира «чаще всего выражается… аналитическими конструкциями со вспомогательными глаголами ‘быть’ и/или ‘иметь’ и причастиями» [Плунгян 2011: 389], что подтверждает предложенную нами интерпретацию. Наконец — и это довольно существенно — некоторые из рассматриваемых в работе аналитических конструкций, на наш взгляд, едва ли вообще могут быть отнесены к носите-лям аспектуальных значений. Прежде всего, это конструкции, представляющие собой соче-тание причастия (или, используя идиосинкретичный термин петербургских тюркологов, САФа) с вспомогательным глаголом bol-, которые обсуждаются на с. 49–52. Таких конст-рукций три: -mIš bol-, -dAčI bol- и -mAz bol-, из них только первая может с полным основани-ем рассматриваться как аспектуальная (см. выше). Полисемичная форма -dAčI в сочетании с вспомогательным глаголом bol- сужала свое значение и скорее всего использовалась только для маркирования у субъекта действия способности к совершению действия. Что касается конструкции -mAz bol-, здесь глагол bol- употребляется в своем лексическом значении ‘ста-новиться’ для образования составного именного сказуемого с отрицательной формой при-частия непрошедшего времени (напр., körünmäz boltї ‘стал невидимым’, b(ä)lgü tutmaz bolur ‘становятся неразличимыми’, букв. ‘не (со)держащими признак’). Не могут считаться аспек-туальными конструкции с глаголами социально ориентированной (векторной) семантики -U yarlїka- (с. 40–41) и -A tägin- (c. 43), отражающие экстралингвистические знания говорящего о социальной структуре и статусной иерархии. Также особняком стоит конструкция -U uma-, относящаяся к семантической зоне модальности, а не аспекта (с. 45–46). Обобщая сказанное, предлагаю пересмотренную интерпретацию семантики аналити-ческих конструкций, которые обсуждаются в работе. Материал сведен нами в две таблицы: первая содержит конструкции с аспектуальными значениями, вторая охватывает формы не-аспектуальной семантики. Таб. 1. Аспектуальные конструкции Форма	Аспектуальная граммема 	ПЕРВИЧНЫЙ (ЛИНЕЙНЫЙ) АСПЕКТ  (= выражение фрагмента описываемой ситуации) -U bar-	ПРОГРЕССИВ -U yorï-	 -U tur-	ДУРАТИВ -U tut-	 -(X)p olur-	 -(X)p bar-	ПУНКТИВ -(X)p kal-	РЕЗУЛЬТАТИВ -(X)p tur-	 -mIš bol-	ПЕРФЕКТ 	ВТОРИЧНЫЙ АСПЕКТ  (= оформление перехода глагольных лексем в другой акциональный класс) -(X)p elt-	ПЕРФЕКТИВ -U käd-	КОМПЛЕТИВ -U tükät-	 	ФАЗОВОСТЬ  (= выражение факта существования/несуществования описываемой ситуации по отношению к более раннему моменту времени -U käl-	ТЕРМИНАТИВ [?]  Таб. 2. Конструкции с неаспектуальными значениями Форма	Значение -dAčI bol-	МОДАЛЬНОСТЬ (‘способность совершить действие’) -U uma-	МОДАЛЬНОСТЬ (‘невозможность совершить действие’) -mAz bol-	СКАЗУЕМОСТЬ (оформление составного именного сказуемого) -U yarlїka-	СОЦИАЛЬНАЯ ОРИЕНТАЦИЯ ДЕЙСТВИЯ (действие направлено от вышестоя-щего к нижестоящему) -A tägin-	СОЦИАЛЬНАЯ ОРИЕНТАЦИЯ ДЕЙСТВИЯ (пейоративность (уничижитель-ность) в отношении субъекта действия) В первой таблице обращает на себя внимание вариативность способов выражения од-них и тех же аспектуальных граммем, в частности дуратива (3 констукции), прогрессива (2 конструкции), результатива (2 конструкции) и комплетива (2 конструкции). Дальнейшим на-правлением исследований могло бы стать уточнение семантики этих аналитических конст-рукций и поиск дополнительных дифференциальных признаков, по которым различались способы выражения каждой из перечисленных граммем. Также бросаются в глаза очевидные пробелы в выявленной системе аспектуальных значений: так, в сфере первичного аспекта мы имеем два показателя результатива, но ни одной формы со значением проспектива, в сфере вторичного аспекта следовало бы ожидать наличие специальных форм не только для перфек-тива и комплетива, но и для инцептива, а также, возможно, хабитуалиса и мультипликатива, а в семантической зоне фазовости при (гипотетическом) наличии терминатива можно было бы попытаться выявить показатели инхоатива, континуатива и, вероятно, кунктатива. Впол-не возможно, что какие-то из этих граммем выражались другими, не отмеченными в работе конструкциями с аспектуальными значениями, например, упоминаемыми у М. Эрдала фор-мами -U är-, -U alk-, -U ïd-, -(X)p är-, -(X)p alk-, -gAlI alk-, -gAlI tur-, -gAlI kal-, -gAlI är-, -mIš tur-, -Ar bol-, -(X)gčI bol-, -mIš är- [Erdal 2004: 248–257, 268–270]. Решение этих задач, конеч-но, следует отложить на будущее, но весьма отрадно, что рецензируемая работа закладывает надежный фундамент для исследований такого рода.  Подчеркнем, что сделанные нами замечания ни в коей мере не отрицают достоинств работы К. А. Алиевой и не ставят под сомнение актуальность, новизну и достоверность сде-ланных в ней выводов. Рад отметить, что мы имеем дело с качественным и интересным ис-следованием, которое заслуживает высокой оценки и в полной мере соответствует требова-ниям, предъявляемым к выпускным квалификационным работам. Библиография Аркадьев 2007 — Аркадьев П. М. Заметки к типологии перфектива // Ареальное и генетиче-ское в структуре славянских языков: Материалы круглого стола / Отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М.: «Пробел-2000», 2007. С. 17–30. Аркадьев 2009 — Аркадьев П. М. Глагольная акциональность // Аспекты полисинтетизма: Очерки по грамматике адыгейского языка / Отв. ред. Я. Г. Тестелец. М.:, РГГУ, 2009. С. 201–261. Ахметов 1978 — Ахметов М. А. Глагол в языке орхоно-енисейских памятников (в сравни-тельном плане с современным башкирским языком). Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1978. Дубровина 2011 — Дубровина М. Э. Категория аспектуальности языка древнетюркских ру-нических памятников// Очерки по теоретической грамматике восточных языков: су-ществительное и глагол. СПб: Изд. дом СПбГУ, 2011. С. 141–158. Кондратьев 1970 — Кондратьев В. Г. Очерк грамматики древнетюркского языка. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970. Кононов 1980 — Кононов А. Н. Грамматика языка тюркских рунических памятников VII-IX вв. Л.: Наука, 1980. Насилов 1989 — Насилов Д. М. Проблемы  тюркской аспектуальности. Акциональность. М.: Наука, 1989. Плунгян 2011 — Плунгян В. А. Введение в грамматическую семантику: грамматические зна-чения и грамматические системы языков мира. М.: РГГУ, 2011. Татевосов 2005 — Татевосов С. Г. Акциональность: типология и теория // Вопр. языкозна-ния. 2005. № 1. С. 108–141. Тугушева 1991 — Тугушева Л. Ю. Уйгурская версия биографии Сюань-цзана (фрагменты из ленинградского рукописного собрания Института востоковедения АН СССР). М.: Наука, 1991. Шервашидзе 1986 — Шервашидзе И. Н. Формы глагола в языке тюркских рунических над-писей. Тбилиси: Мецниереба, 1986. Языкознание 1998 — Большой энциклопедический словарь: Языкознание / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. Aydemir 2010 — Aydemir H. Die alttürkische Xuanzang-Biographie IX: Nach der Handschrift von Paris, Peking und St. Petersburg sowie nach dem Transkript von Annemarie v. Gabain he-rausgegeben, übersetzt und kommentiert: PhD Dissertation. Göttingen: S. n., 2010. Barat 2000 — Barat K. The Uygur-Turkic Biography of the Seventh-Century Chinese Buddhist Pilgrim Xuanzang: Ninth and Tenth Chapters. Bloomington IN: Indiana University, Re-search Center for Inner Asian Studies, 2000. (Indiana University Uralic and Altaic Series; Vol. 166.) Erdal 2004 — Erdal M. A Grammar of Old Turkic. Leiden & Boston: Brill, 2004. (Handbook of Oriental studies. Sect. 8: Central Asia 3.) Gabain 1974 — Gabain A. von. Alttürkische Grammatik. 3. Aufl. Wiesbaden: Harrassowitz, 1974. (Porta Linguarum Orientalium. Neue Serie; 15.) Ölmez, Röhrborn 2001 — Ölmez M., Röhrborn K. Die alttürkische Xuanzang-Biographie III: Nach der Handschrift von Paris, Peking und St. Petersburg sowie nach dem Transkript von Anne-marie v. Gabain herausgegeben, übersetzt und kommentiert. Wiesbaden: Harrassowitz, 2001. (Veröffentlichungen der Societas Uralo-Altaica; Bd. 34/7.) Tekin 1968 — Tekin T. A Grammar of Orkhon Turkic. Bloomington IN: Indiana University & The Hague: Mouton, 1968. (Indiana University Uralic and Altaic Series; Vol. 69.) Wilkens 2007 — Wilkens J. Das Buch von der Sündentilgung: Edition des alttürkisch-buddhistischen Kšanti Kılguluk Nom Bitig. T. 2. Turhhout: Brepols, 2007. (Berliner Turfantexte; 25/2.)  «_2__»__июня_______ 2018  г.          __________________                 _РЫКИН П. О.______                                                            Подпись                                                       ФИО