Выпускная квалификационная работа Д.С. Сконниковой включает в себя 83 страницы текста, состоит из  «Введения», трех глав, «Заключения» и библиографического списка, насчитывающего 72 единицы. Она посвящена вопросу реконструкции философских источников мировоззрения В.А. Жуковского – а именно обнаружению в его ранних дневниках характерных черт, указывающих на связь поэта с философией масонства, с одной стороны, и Ж.Ж. Руссо, с другой, – актуализируя тем самым проблемы, первостепенно важные не только при изучении творческого наследия поэта, но и при осмыслении генезиса сентименталистской и раннеромантической культуры в России в целом.  В заслугу соискателю, безусловно, следует поставить и тот факт, что им одним из первых вводится в научный оборот материал ранних дневниковых записей Жуковского, многие из которых были изданы впервые совсем недавно в составе нового двадцатитомного собрания сочинений поэта.   Во «Введении», наряду с декларацией актуальности предпринимаемого исследования, его целей и задач соискатель предпринимает попытку определения жанровой специфики дневниковых записей Жуковского на фоне мемуарно-автобиографической прозы, точнее, представлений об основных ее особенностях. Этот фрагмент работы, не вошедший в основную часть, представляется одним из самых интересных и в то же время проблемных с научно-методологических позиций. По мнению автора, жанр дневника, обычно причисляемый к мемуарно-автобиографической прозе, обнаруживает существенные отличия от мемуаров и автобиографии. Однако здесь неизбежно встает вопрос собственно о специфике и границах дневникового жанра, по большому счету мало разработанный в литературоведении. Согласно предположению Д.С. Сконниковой, исследуемые записи Жуковского в целом можно отнести к дневниковому жанру, хотя очевидным образом присутствующая в них эстетическая составляющая фиксирует их сближение с художественными текстами поэта (которые, в свою очередь, обладают определенной долей биографичности). В связи с этим возникает вопрос о том, была ли присуща подобная эстетизация дневниковых записей современникам поэта или была уникальной чертой Жуковского.  В этом вводном разделе соискатель поднимает и, на первый взгляд, достаточно часто освещаемую, но на деле сложнейшую проблему соотношения «жизни и искусства», а конкретно воплощения индивидуальных переживаний в художественном тексте с помощью существующих моделей их вербализации. Как считает соискатель, у сентименталистов и романтиков «жизнь выстраивается в соответствии с моделями, предложенными литературой, которые были отрефлексированы и часто изложены в личных дневниках. Именно потому, что модели уже известны, переживания этих людей не индивидуализированы (но оттого не становятся неискренними)» (с. 13). Этот фрагмент хотелось бы отдельно прокомментировать. На наш взгляд, «переживания» - это составляющая психологии субъекта, сами по себе они не связаны с эстетической реальностью, однако их вербализация, безусловно, может приобретать эстетизированный характер, что и происходит в рамках сентименталистской и романтической культуры. Проблема соотнесения «индивидуальных» и «общих» начал в творчестве и поведении творческой личности – та проблема, которая приковывает в последнее время и внимание Вашего покорного слуги. Несмотря на то, что она достаточно регулярно поднимается историками литературы, литературоведение освещает ее, как правило, без привлечения современных психологических знаний (в частности материала той же психолингвистики), а психология, в свою очередь, проявляет мало интереса собственно к эстетической природе художественного текста. Сегодня ряд ученых говорит о необходимости создания новой гуманитарной дисциплины – психокультурологии, – в центре которой могли бы стоять подобного рода проблемы. Если ВКР побуждает рецензента к подобным размышлениям о путях развития науки, это уже свидетельствует о ее несомненных достоинствах.   В первой и второй главе своей работы Д.С. Сконникова прослеживает в дневниковых записях Жуковского черты влияния философских построений русских масонов и Руссо соответственно. По ходу чтения текста поначалу может возникнуть ощущение пропуска в композиции ВКР, казалось бы, такой неотъемлемой самостоятельной части научной работы, как «освещение истории исследуемого вопроса». Однако, как наглядно демонстрирует автор, подобная проблематика фактически оказалась на периферии интересов исследователей Жуковского (по сути, будучи ограничена существующими статьями А.С Янушкевича, Н.Д. Кочетковой, а также рядом замечаний Л.Я. Гинзбург). Поэтому в исследовании данного круга проблем соискателя стоит признать одним из первопроходцев. В целом выводы, к которым приходит автор, представляются достаточно убедительными. С одной стороны, как показывает Дарья Сергеевна, «ранние дневники Жуковского отмечены как раз повышенным вниманием к самопознанию и самовоспитанию, в чем <...> сказывается масонское влияние» (с. 25), при этом «произведения Жуковского <...> далеки от того образца дидактических произведений, который характерен для масонов и для многих писателей просветительской эпохи» (с. 28) – здесь справедливо отмечается переходность позиции поэта. С другой, во взглядах Жуковского, по словам автора, «можно проследить преемственную традицию некоторым основообразующим принципам мировоззрения Руссо, и если рассматривать шире, руссоизма как такового, усвоенного русской культурой уже в конце XVIII века» (с. 51), при том, что Жуковский далеко не везде соглашается с позицией французского мыслителя.    Третья глава ВКР носит название «Диалог двух нравственно-философских систем в дневнике Жуковского». В ней рассматриваются «некоторые различия мировоззрений Руссо и масонов, которые оказываются особенно интересными в связи с их осмыслением Жуковским» (с. 52). В рамках этой главы, как и «Заключения», автор приходит к важным концептуальным выводам о том, что в дневниковом дискурсе Жуковского представлена «абсолютно самостоятельная мировоззренческая система, которая, воспринимая внешние влияния, обрабатывает их таким образом, что они становятся ее неотъемлемой частью» (с. 72-73). Известная авторепрезентация Жуковским собственного творчества в письме к Гоголю («у меня почти все или чужое, или по поводу чужого – и все, однако, мое») получает, таким образом, научное обоснование при анализе не только поэзии раннего русского романтика, но и материала его дневниковых журнальных записей. По мысли автора ВКР, предшествующие философские учения, оставаясь узнаваемыми, предстают у Жуковского «в принципиально иной форме, утрачивая дидактизм или научное изложение оригинала» (с. 75), приобретая черты художественного,  поэтического описания. Логика рассуждений автора предстает достаточно ясной, а сделанные выводы – полностью  убедительными и обоснованными.     Вместе с тем именно последняя глава работы вызывает некоторые вопросы. Так, автор говорит о «диалоге» нравственно-философских систем масонов и Руссо в дневнике Жуковского, однако возникает естественный вопрос, эксплицировано ли где-либо самим Жуковским такое сопоставление двух источников. Иначе говоря, насколько этот исследуемый «диалог» оказывается отрефлексирован самим поэтом или же он оказывается в большей степени плодом исследовательской реконструкции (что, конечно, уже само по себе абсолютно оправдано с научных позиций)?   Не слишком четко, как представляется, обозначен в работе вопрос дифференциации различных философско-религиозных и литературных влияний на Жуковского. Автор упоминает об этом, но как-то мимоходом («очевидно, что русскому поэту были известны другие сочинения европейских писателей и мыслителей, что он испытывал непосредственное влияние многих современников» (с. 74)). Роль и Руссо, и масонов в формировании мировоззрения Жуковского очевидна, но возникает необходимость хотя бы указать на проблему разграничения этих воздействий от влияния на поэта других самых различных традиций. Тот же вопрос о специфике оригинальной христианской философии Жуковского в ее связи как с масонством, так и с догматическим христианским богословием заслуживает особого рассмотрения. Интересно было бы и проследить рецепцию тех же масонов и руссоистской философии в более поздних дневниковых записях Жуковского. Последние  замечания имеют характер пожелания, но ни в коей степени не являются упреком.  Стоит сказать, что ВКР Д.С. Сконниковой выполнена на достаточно высоком научном уровне и представляет собой вполне оригинальное и  законченное исследование, результаты которого могут быть востребованы при дальнейшем изучении творческого наследия Жуковского.  К сожалению, в работе присутствует ряд стилистических погрешностей, речевых и логических неточностей, что порой несколько затрудняет чтение, например: «можно сказать, что дневник в начале XIX века был в области литературного быта, хотя тенденция к становлению его литературным фактом уже намечалась» (с. 11); «об этом, например, свидетельствует печать в Типографии при Московском университете <…> переводных сочинений соответствующего мистического направления. В первую очередь печаталась Библия наряду с книгами для общественного распространения» (с. 18) (навряд ли автор стремился назвать Библию «сочинением мистического направления», скорее его подвела невнимательность); «возможность стать органичной частью собственного взгляда на мир поэта приобреталась в процессе переосмысления им масонских или руссоистских положений» (с. 72); «ему удавалось быть оригинальным, вполне искренним национальным поэтом» (с. 76) и др. Иногда ощущается некая неполнота предлагаемых формулировок: «Относить тексты [хорошо бы было уточнить, какие именно – Н.К.] Жуковского к жанру дневника позволяют следующие его черты....» (с. 7). Слово «Бог» соискатель  последовательно пишет с маленькой буквы. Также в ВКР имеется ряд опечаток и недочетов при оформлении ссылок.  Однако все высказанные замечания носят частный характер и не подвергают сомнению результативность проведенного соискателем исследования. Работа Д.С. Сконниковой отвечает всем требованиям, предъявляемым к ВКР, и заслуживает высокой оценки.   к.ф.н., доц. Н.А. Карпов  13 июня 2018 г.