Отзыв рецензента о выпускной квалификационной работе бакалавра филологии Д.Н. Кожачкиной «Философские мотивы и образы в драматургии Елены Гуро»    Выпускная квалификационная работа Д.Н. Кожачкиной включает в себя 70 страниц текста, состоит из  «Введения», трех глав, «Заключения» и библиографии, насчитывающей 84 единицы. Отдельно хотелось бы отметить, что автором проведена большая источниковедческая работа: в составе библиографии присутствуют архивные источники из фондов РАГЛИ, многие из которых привлекаются впервые. Также в библиографии присутствуют работы на английском языке. В центре внимания молодого исследователя оказывается изучение художественного мира такого уникального (и фактически по сей день малоизученного) художника эпохи серебряного века, как Елена Генриховна Гуро, а именно анализ философских аспектов драм Гуро «Нищий Арлекин», «В закрытой чаше», «Осенний сон». Центральная идея работы, во многом определяющая ее композицию, заключается в признании ведущей роли философии Фридриха Ницше в формировании мировоззрения и поэтики автора «Шарманки» (так назывался первый сборник Гуро). Вопреки мнению целого ряда исследователей, пришедших к выводам об отрицании философской системы Ницше Еленой Гуро, автор ВКР выдвигает оригинальную гипотезу (и, затем, как представляется, весьма убедительно ее аргументирует) о том, что «идеи и образы философии Ф. Ницше стали смысловыми и художественными доминантами» (с. 62) в творчестве писательницы. При этом часто отмечаемую исследователями полигенетичность мотивно-образной системы Гуро тоже возможно, по мнению соискателя, связать с ницшевским влиянием, ведь «одним из основных постулатов немецкого философа является множественность смыслов, множественность “объяснений” мироздания» (с. 6). Такого рода оригинальность и новизну многих положений, наряду с подкупающей научной смелостью, проявляющейся в споре со столь авторитетными исследователями эпохи серебряного века, как, например, З.Г. Минц, безусловно, стоит поставить в заслугу автору рассматриваемой ВКР.    Во «Введении» четко поставлены цели и задачи исследования, определена его методология. Единственный  момент, который как мне показалось, следовало бы «прописать» более четко уже в начале работы – это вопрос о непосредственной рецепции Ницше в «критических писаниях», дневниках и эпистолярном наследии Гуро. Имеющиеся высказывания Гуро о Ницше приводятся в тексте работы фрагментарно.  	Некоторый вопрос вызывает и трактовка используемого понятия «философские мотивы». Автор комментирует его так: «Понятие “философские” применяется нами по нескольким причинам: во-первых, поскольку рассматриваемые элементы так или иначе отсылают к сочинениям Ницше, и, во-вторых, поскольку они выполняют функцию формирования философской проблематики художественных текстов» (c. 4). Не совсем ясно, почему «философскими» в этом определении названы лишь мотивы, отсылающие к наследию Ницше, хотя соискателем затем упоминаются и другие философские источники. Кроме того, чуть ранее автор справедливо говорит о том, что сами границы между литературой и философией в это время начинают стираться – это неизбежно приводит к своеобразной «тотализации»  «философского» в художественном тексте, которому не противопоставлено ничего «не-философского». Косвенно подтверждает эту особенность тот факт, что автор в дальнейшем анализирует, скорее, не отдельные мотивы пьес Гуро с философской подоплекой, а всю их мотивно-образную структуру как таковую.  	В первой главе в контексте философии Фридриха Ницше рассматривается пьеса Гуро «Нищий Арлекин». Согласно основной идее автора, ее смысловой доминантой «является понимание иллюзорности мира, согласно идеям философии Ницше <...> Это понимание в корне отличается от мировоззрения символистов, опиравшихся на философию Шопенгауэра» (с. 62). Демонстрируя навыки глубокого понимания весьма сложно организованного художественного текста, соискатель приходит к выводу о том, что попытки исследователей рассмотреть творчество Е. Гуро через систему бинарных оппозиций не совсем оправданы, «само разделение пространства на реальное и условное <...> не является здесь релевантным» (с. 16). В большей степени художественная философия пьесы отвечает ницщеанским идеям перспективизма, ибо, как, в частности, замечает автор, «пространство, в котором происходит действие пьесы, неустойчиво и напрямую зависит от чужой точки зрения» (с. 17).  	Во второй главе «Реализация идеи amor fati Ницше в пьесе Е. Гуро “В закрытой чаше”» Д.Н. Кожачкина выдвигает «предположение о связи осмысления эротики и дружбы в произведениях Гуро с их оценкой в произведениях Ницше и Толстого» (с. 29). По мнению соискателя, «исходное понимание любви в отрицательном ключе и дружбы в положительном, возможно, задано аксиологией Толстого (период “Крейцеровой сонаты”) и Ницше, что проявляется в мотивной и образной структуре пьесы» (с. 62), в центре же системы ценностей Гуро, выстроенной по принципу ядра и периферии, «является ницшевская идея amor fati и связанные с ней идеи вечного возвращения, воли к власти, борьбы дионисийского и аполлонического начал» (с. 62).  	В третьей главе рассматривается мотивно-образная структура пьесы Е. Гуро «Осенний сон» в свете влияния философских традиций Ницше, Толстого и Достоевского. Выигрывая (на мой взгляд), очередной спор у литературоведов, Д.Н. Кожачкина показывает,  что в этой пьесе «Гуро изображает не столько конфликт мечтателя и филистеров, сколько процесс преображения отдельного сознания» (с .51), а мотивно-сюжетный уровень произведения снова демонстрирует рецепцию характерных идей Ницше. В «Заключении» подводятся основные итоги работы.  	Убедительность всех перечисленных, как и целого ряда других оригинальных наблюдений соискателя, на мой взгляд, не подлежит сомнению. Стоит отметить, что Д.Н. Кожачкиной удалось предложить абсолютно новое и весьма целостное, непротиворечивое прочтение творчества автора, относимого отнюдь ко второму ряду в литературной иерархии – подобный уровень осмысления не часто встречается в ВКР, представленных к защите на отделении бакалавриата.  	В то же время позволю себе ряд рассуждений,  связанных именно с выбранной методологией исследования. Вслед за Б.М. Гаспаровым соискатель использует широкое постструктуралистское понимание мотива как «смыслового пятна», беря его за основу при нахождении многочисленных интертекстуальных параллелей. Тем самым сразу встает вопрос о допустимых границах предлагаемых трактовок. На наш взгляд, многие найденные в работе параллели выстроены за счет весьма свободных ассоциаций,  являя собой «сопряжение далековатых идей»: «Отломанный нос отсылает к образу черепа-смерти, лежанье под комодом – к могиле; к возвращению Христа могут отсылать бодрствование детей в ночи и мотив зажжённого светильника-ночничка, а также бумажные петушки (петух – один из символов воскресения» (с. 23-24); «Огуречник, покровительствующий запретной страсти, торгует незрелым скороспелым продуктом <...>. Метафорическое упоминание парниковых огурцов можно встретить в “Крейцеровой сонате” Толстого, посвящённой проблеме взаимоотношения полов и культу разврата в человеческом обществе» (с. 34);  «”Заячье рыцарство” Вильгельма – сострадание к животным – характерно для притч Толстого» (с. 58). Подобная реконструкция смыслового и интертекстуального потенциала текста в «гаспаровском» духе и по сей день представляется отдельным литературоведам неоправданно широкой. Хотя в целом такого рода прочтение уже утвердилось как один из активно применяемых современных методов анализа художественного произведения. 	Еще одно небольшое замечание. К сожалению, за исключением блоковского «Балаганчика», современный Елене Гуро литературный контекст серебряного века практически исключается автором из поля анализа. А этот контекст мог бы существенно расширить толкование анализируемых мотивов и образов. Так, например, образы «звезд-цветов», возникающие и в «Закрытой чаше», и в «Осеннем сне», вполне могут отсылать к известным формулам Вячеслава Иванова: «Истинный символизм не отрывается от земли; он хочет сочетать корни и звезды и вырастает звездным цветком из близких, родимых корней».  В работе присутствует ряд отдельных смысловых непроясненностей (ср., напр.: «Герой предстает в пьесе именно как Арлекин-Кихот – художник, желающий творить в ту эпоху, когда искусство стало анахронизмом» (с. 26), – неясно, почему и для кого искусство в начале ХХ века «стало анахронизмом»; «смех и радость в текстах Гуро не наделены исключительно отрицательным значением» (с. 53, сноска 104)), а также тезисов, с которыми можно было бы поспорить или которые, на наш взгляд, сформулированы недостаточно корректно, например: «Однако эти авторы [Ницше и Толстой – Н.К.] поразительно единодушны относительно христианства (трактат с названием «Антихрист» вполне мог бы написать и Толстой после того, как церковь предала его анафеме)» (с. 59).  	Однако все высказанные вопросы и замечания носят сугубо частный характер. В целом ВКР Д.Н. Кожачкиной выполнена на высоком научном уровне и представляет собой интересное, оригинальное и законченное исследование, результаты которого могут быть востребованы при дальнейшем изучении творческого наследия Е. Гуро, так и эпохи русского серебряного века как таковой.  Работа Д.Н. Кожачкиной отвечает всем требованиям, предъявляемым к ВКР, и, безусловно, заслуживает высокой оценки, а отдельные части работы, будучи отредактированными, заслуживают публикации.    к.ф.н., доц. Н.А. Карпов  14 июня 2018 г.