РЕЦЕНЗИЯ на выпускную квалификационную работу обучающегося СПбГУ ____________Резвухиной Анны Ильиничны______  по теме __ Генеративный аспект семиотизации городского пространства (на примере Кёнигсберга/Калининграда) __   Выпускная квалификационная работа Анны Ильиничны Резвухиной поднимает актуальный для современной мысли и культуры вопрос: благодаря каким условиям сохраняется единство социальной, культурной, жизненной ткани городского пространства, которая при различии памяти поколений неизбежно тяготеет к разрыву? Уже древняя мифологема города в различных традициях предстает как вторая кожа коллективного тела, компенсирующая утрату первой кожи – природной: мир лесных троп, пустынь, болот по мере развития города перестает пониматься как продолжение (или ограничение) возможностей человеческого тела, как то измерение, в которое человек встроен до самозабвения, как те рамки, которыми он схвачен. Появление города – ослабление природной хватки, разрыв с прежним порядком вещей, мета вытесненности человека из природы в историю, т.е. начало организации внеприродного порядка. Теперь блаженное забвение в носящих, кормящих, руководящих природных стихиях, подменяется работой исторической памяти, требующей воли и жертв, связывающей настроения, ожидания, мечты людских поколений едиными движениями боли и удовольствия. Город в своих улицах, площадях, каналах, в сетях коммуникации и линиях освещения, в памятных местах, в местах безликих и безымянных пространственно выражает непространственные характеристики человеческого общежития – то, что было совместно нажито и проживается в сообществах как бессознательные культурные константы: чувство своего и чужого, близкого и далекого, допустимого и невозможного, пугающего и обещающего успокоение, отталкивающего и привлекательного, уютного и неустроенного. Все эти чувства, пронизывающие человека в культуре требуют перевода на язык понятий, требуют доведения до сознания. Таким «переводчиком», – тем, что непосредственно совмещает чувственное и рассудочное, что открывает индивиду необходимое и всеобщее, а теории – область смутных переживаний, что сближает во взаимосоотнесенности жизнь и мысль, позволяя понять культуру не извне, а изнутри, – таким медиумом физического и духовного является семиотика города: сфера общезначимого, изрытая путями особенного и исключительного. Лабиринт города является ключом к лабиринтам культурной памяти, а успешная ориентация в этом лабиринте является условием обретения себя в ландшафте культуры.  В связи с этим А. И. Резвухина справедливо отмечает (стр. 4), что отсутствие знания структурных принципов и функциональных правил семиотизации городского пространства, делает невозможной ориентацию в культурной памяти, лишает возможности сопротивления обезличивающим процессам глобализации, усиливает кризис исторического сознания и приводит к размытию идентичности на всех уровнях: персональном, социальном, языковом, имагинативном и т.д. Актуальность проблем теоретического и практического характера поставленных в работе – несомненна. Будучи нацелена на обнаружение механизмов семиотизации, делающих опыт  различных поколений открытым культурной коммуникации в пространстве и во времени, выпускная квалификационная работа А. И. Резвухиной показывает на примере Кёнигсберга/Калининграда как различные поколения людей обживают территорию в ориентации на свои задачи и нужды и, тем не менее, их усилия воплощаются в единство культурного мира, экзистенциальные параметры которого являются сквозными для культурной эпохи и даже для ряда культурных эпох, сосуществующих в споре друг другом, живущими этим спором как хоровым началом. Содержание работы полностью соответствует заявленной в названии теме, последовательно раскрываемой в трех главах, каждая из которых обоснована ставящимися в исследовании задачами и которые все вместе соучаствуют в создании методологически целостной, теоретически согласованной и практически ориентированной структуры работы. В первой главе А. И. Резвухина для построения концептуального аппарата истолкования городского пространства вводит определения понятий «место», «культурный ландшафт», «город», анализирует различные подходы к понятийной аналитике городского пространства, организует их вокруг идеи о том, что место – это не столько объект мышления, сколько его бессознательное – то, что делает мышление возможным, то что его направляет и поддерживает. В этой же главе показано, что функцией места является сохранение, трансляция и интерпретация культурной памяти, через вовлечение в нее и приобщение к ней. Культурная память открывается в пространстве, лишенном евклидовых характеристик: однородности и непрерывности. Пространство здесь как бы болезненно изрезано живым временем – временем живших и временем живущих, а абстрактные функциональные отношения между явлениями заменены силой эмоциональной реакции, предельной вовлеченностью в игру желаний, тотальной отдачей себя борьбе разнонаправленных волений, в которой вырабатывается культурный код – язык, позволяющий выявиться и выговориться надеждам, страхам, жизненным поискам людей; язык, который дает право на включение в общее дело, на идентичность, сопротивляющуюся растворению в беге дней. Во второй главе, анализируются разрывы, которыми время вторгается в пространство и швы, которыми оно его стягивает. Символический акт разрезания/сшивания, переводит боль культурных сообществ, в живую память, в хронотопическую динамику города, находящую свое вещественно-материальное отображение в феномене руин, а свое идеально-смысловое выражение – в способе обращения с ними, подразумевающим различные форматы: осквернение, сокрытие, встраивание в поздний ландшафт, забота, сохранение, культивация. Существует два способа сцепления причины и следствия во времени: механический, где причина предшествует следствию (его мы обнаруживаем в неорганическом мире) и телеологический, где следствие предшествует причине, поскольку последняя утопает в непроясненности истоков (он обнаруживается в мире органическом, а также в мире искусства и культуры). Поскольку руины – хронотопичны, т.е. представляют собой равно пространственные и временные образования, они говорят нам о телеологическом пространстве. При взгляде на руины мы имеем дело со следствиями, именно они первичны, а причины еще только предстоит достроить. Все это означает, что разный способ культурной работы с руинами дает принципиально различные способы достраивания: порой тотально не сходные друг с другом модели памяти, картины прошлого, способы установления идентичности. Если наша индивидуальная память заселяет город призраками прошлых событий, встреч, разговоров, то культурная память, являющаяся основанием для индивидуальной дает место, тем принципиальным иллюзиям, которые как необходимая и, тем не менее, воображаемая линия горизонта задают начальные способы сборки мира как целого, настройки ориентиров, калибровки взгляда, режимы встраивания себя в мир. В руинах и способах обращения с ними настоящее проговаривается о том, какие модели прошлого и по каким причинам оно предпочитает. В третьей главе, проанализированные ранее источники и понятия, а также рассмотренный в теоретическом ключе феномен руин как индикатор культурного программирования прошлого настоящим, получают практическое применение в исследовании семиотизации городского пространства Калининграда/Кёнигсберга. Каждый топос как отвоеванный у природы и символически освоенный регион человеческого существования имеет культурно-историческую силу, которая измеряется количеством противоречий, способных быть удержанными без исчезновения топоса: в работе А. И. Резвухиной таким топосом (точнее говоря хронотопом) выбран Кёнигсберг/Калининград, где Кёнигсберг и Калининград являются даже не зеркалами друг друга, а зазеркальем: миром двойников, миражей, фантомов и фантазмов, которые заселяют руины прошлого и которые прошли долгий путь от вытеснения, до включения в настоящее, даже – возвышения его перед настоящим. Вытесненный Кёнигсберг возвращается на уровне медийных образов: в рекламе, сувенирной продукции, названиях кафе, в планировке новых построек, подражающих скорее не древним образцам, а их медийным проекциям и скорее оба города (Кёнигсберг и Калининград) на семиотическом уровне не представимы вне прибавочного кода медиа. В заключении работы дано развернутое обоснование выводов, основным из которых является вывод о том, что руины – это следы настоящего в большей мере, чем прошлого: они говорят о принципах, законах и целях работы культурных механизмов отвечающих как за отрицание и забвение, так и за принятие и включение.  Укажем положительные стороны выпускной квалификационной работы. Работа написана хорошим русским языком, отличается выдержанным академическим стилем изложения материала, точностью приводимых примеров, отчетливостью теоретических формулировок. В работе учтен широкий спектр методологических практик исследования культурной памяти, используется современная литература, посвященная исследованию вопроса. Автор демонстрирует эрудицию и вкус: знакомство с работой оставляет уверенность в том, что материалы, использованные для ее создания были не просто прочитаны, но и серьезно продуманы. Широко привлекается документальный материал, вводящий в понимание как прошлого Калининграда, так и его настоящего. Выводы, делающиеся в работе, безусловно могут получить свое практическое применение в сфере городского планирования, урбанистике, организации жилых пространств на макро- и микроуровнях, в эстетике и экологии города, в художественных акциях. Вызывает интерес концепт «руин», вводимый автором для обозначение интенций настоящего в его освоении прошлого: руины – одновременно место встречи и разрыва памяти поколений, симптомы на культурном теле города, которые говорят о его состоянии, предрасположенностях, возможностях. Перечислив положительные стороны работы напомним, что выпускная квалификационная работа, будучи одной из первых исследовательских работ автора, не может быть лишена недостатков. Во-первых, отметим некоторую реферативность повествования. Автор чувствует себя уверенно, скрываясь за маской цитат, стремясь опереться на большое количество источников, но часто поток цитат скорее поглощает, чем подхватывает авторскую мысль. Все это грозит заглушить индивидуальную интонацию, которая в работе несомненно присутствует. Во-вторых, некоторые яркие идеи работы не получают развития. Например, тема «дигитализации» городского пространства, намеченная указанием на то как вытесненное в истории возвращается в медиийных образах, внедряется в семиотику города, завоевывает взгляд и мысль: оцифрованная память оформленная по медийным образцам возвращается как актуальный образ города. Конечно, указанная тема требует отдельной глубокой проработки и можно надеяться, что вопрос о медийном статусе города, к которому подводит работа, послужит основанием для будущих исследований. В-третьих, в качестве причины избавления от руин указывается в основном сопротивление прошлому, попытка избавиться от его травматичности и это в определенном смысле верно, но почему-то метафизика памяти здесь поглощает насущные потребности исторического момента. От руин могут избавляться по практическим соображениям, ведь они без достаточного внимания с легкостью становятся зонами повышенного дискомфорта: нелегальными свалками, криминогенными территориями, источниками инфекционных болезней. Все эти социальные факторы устранения руин не получают необходимого внимания в работе. Причина этому – схема изменения семиотических ритмов города (отрицание, забвение, принятие), представленная автором. Тем не менее, анализ таких факторов скорее усилил бы схему, чем ослабил и можно посоветовать автору включить его в последующие исследования схожего рода или при публикации положений работы в форме статьи.  Указанные недостатки ни в коем случае не умаляют достоинств работы, которая выполнена на высоком профессиональном уровне, демонстрирует богатую эрудицию автора, отличное знание вопроса, умение выдвигать положение и последовательно подкреплять его аргументами, выстраивать свои индивидуальные исследовательские траектории, согласовывая свои шаги с принятыми в научном сообществе методами. Все это позволяет высоко оценить работу и рекомендовать оценку «отлично».