Рецензия на выпускную квалификационную работу бакалавра Калашникова Антона Александровича «Мотивы карнавальной культуры в «Селестине» Фернандо де Рохаса»  Работа Антона Александровича посвящена весьма необычному, даже уникальному в истории мировой литературы произведению: при сравнительно небольшом объеме и содержании, доступном для широкого круга реципиентов, «Трагикомедия о Калисто и Мелибее», она же «Селестина», вот уже несколько веков является предметом оживленной полемики литературоведов, историков, социологов. Споры разгораются и вокруг жанровой природы этого памятника, и вокруг его идеологического наполнения, и вокруг интенционального задания, не говоря уже о проблеме авторства, и в ходе оных проливаются, как гласит известный испанский фразеологизм, моря чернил. Антон Александрович умудрился в этих морях не утонуть и выбрать тему, исследованную сравнительно мало, но для нашего постбахтинианского литературоведения воистину назревшую: связь «Селестины» с карнавалом, низовой народной культурой. Эту тему магистрант интерпретирует всесторонне: поставив проблему, описав, с опорой на существующие исследования, литературно-философские источники «Селестины» и социально-идеологическую среду ее автора, он приступает, опять же не голословно, к презентации собственных тезисов – о преемственности текста Рохаса по отношению к «Книге благой любви», о пародийном слове, травестировании и диалогизме карнавализованной литературы, о паремиологической фрактализации текста, и, наконец, о роли сводни Селестины как основной активной инстанции в организации действия, -  «она подобна, - пишет Антон Александрович, - головной фигуре «пляски смерти» – популярнейшего интермедиального сюжета всего европейского искусства в XV веке».  Во Второй главе представлен, доказательно и аргументированно, тезис о том, что низовая культура пропитывает действие «Селестины»: от карнавальной травестии в персонажной структуре к карнавализированному диалогизму, пародии на различные дискурсы, претендующие на устойчивость, а затем к сквозным карнавальным мотивам, развёртыванию паремий и речевых формул, буквальной реализации метафор. В конце главы автор приходит к выводу о том, что инверсия – основной механизм восприятия карнавальной культуры текстом «Селестины», опираясь на вполне убедительный и растиражированный в литературоведческой науке тезис, что точка зрения на карнавал смещается, когда его оценивает не празднующий вечное возрождение природы и человека коллектив, в котором границы между индивидами размыты, а отдельное человеческое существо.  В Третьей главе проанализирован образ самой Селестины как комической витальности (гротескное тело, никогда не равное себе, беременная старуха) и с точки зрения опять же инверсии карнавального комизма (конфликт универсальной жизненной силы и персонажа-индивидуальности). В Заключении постулируются выводы, уже обоснованные в основном тексте работы: механизмы карнавальной пародии определяют систему персонажей «Селестины» и структурируют в ней эксплицитный и имплицитный диалогический дискурс, центральные мотивы карнавальной культуры становятся основными смыслообразующими мотивами этого текста, образ сводни Селестины организует всё действие произведения, основной принцип восприятия карнавальной культуры «Трагикомедией…» Рохаса – аксиологическая инверсия.    Даже при кратком изложении основных постулатов работы можно заметить, что перед нами – незаурядное исследование, яркое и интересное, далеко выходящее за рамки требований, предъявляемых к ВКР на степень бакалавра. Его автор демонстрирует свободное владение материалом, адекватное понимание текста, что само по себе не просто ввиду временной дистанции. Антон Александрович свободно ориентируется в огромном массиве литературы, посвященной	 «Селестине» и настолько виртуозно владеет самым современным терминологическим аппаратом, что несмотря на обилие терминов в тексте работы, она не вызывает ощущения эзотеричности и элитарности, а читается легко, благодаря, как нам представляется, искренней увлеченности автора изучаемым материалом. Структура работы логична без сухости и схематизма, основные выводы не вызывают возражений. Нужно отметить также широкую эрудицию автора, который свободно вводит в текст своей работы аллюзии и сравнения из разных сфер знания и разных эпох. Несмотря на высокий уровень работы, все-таки хочется сделать ряд замечаний. Сразу следует отметить, что некоторые сбои в цепи аргументации, в основном достаточно прочной, связаны с желанием одаренного, но еще недостаточно опытного исследователя доказать все и сразу, раз навсегда покончить с поставленной проблемой, дав интерпретацию на века. Наличие такой программы просматривается в первом абзаце Заключения: «Рассмотрение «Трагикомедии о Калисто и Мелибее» в связи с контекстом карнавальной культуры позволяет предложить целостную интерпретацию этого произведения, не зависящую от поражающих своим разнообразием и неизбежно противоречащих друг другу предположений исследователей о круге чтения и интеллектуальной активности Фернандо де Рохаса». Исходя из такой интенции, Антон Александрович в некоторых случаях склонен несколько переакцентировать смысловые ряды, признавая карнавальными мотивы, возможно, таковыми и не являющиеся. Он явно выводит за скобки такие общие для идеологических исканий того времени явления, как неоплатонизм и – отчасти – традиция Петрарки. Автором «Селестины» отчетливо выстраивается ряд «любовь – безумие», из «безумия» следует, с одной стороны, «болезнь», а с другой – «ересь» (Мелибея – Бог); кстати, наличие такого ряда ничуть не снимает тезиса о карнавализированой пародии, причем невероятно смелой (если Мелибея – Бог, значит, зубоскалит Семпронио, хозяин его замыслил «непристойное употребление» Бога). К топосам неоплатонистской (петраркистской) поэтики относится и охота на обьект любви, и, в особенности, золотая стрела. Как нам представляется, и «безумие» не следовало бы раз навсегда вырывать из этого ряда и вставлять его в карнавальный ряд «безумец – шут - простак»: похоже, что Рохас все-таки делает акцент на любовном безумии, которым одержимы все персонажи, со всеми вытекающими трагикомическими последствиями, а не на карнавальном «безумии» - шутовстве, поднимающем завесы и развенчивающем. Таким же «красным словцом» является и этимологизация «Селестина - небесная», стоящая в работе на ударном месте, перед Заключением: современники Рохаса видели в имени сводни другие смыслы, производя его от латинского scelestus, скверный, бесчестный, у Коваррубиаса: Scelestina, a scelere, por ser malvada alcahueta embustidora; правда, и двойной пародийный смысл мог быть им внятен, тем более, что «Целестин» было довольно популярным именем пап (его носили пятеро). Романс «Зрит Нерон с горы Тарпейской» вряд ли может утешить объятого любовным пламенем: в нем ключевые слова – «А ему- то хоть бы что» (в то время, как Рим пылает, дети и старики кричат).    Нужно отметить, что приведенные замечания никак не касаются общего высокого уровня работы, а, во-первых, свидетельствуют о живом интересе, который эта работа пробуждает, а во-вотрых, носят отчасти факультативный, отчасти – пропедевтический характер. В целом же, и, наверное, излишне это повторять, работа А.А.Калашникова представляет собой интересное, самостоятельное исследование, свидетельствующее о глубоком проникновении в материал и высочайшей филологической культуре, и более чем соответствует требованиям, предъявляемым к выпускной квалификационной работе на звание бакалавра.   Кандидат филол.наук, доц. каф. ИЗЛ                                                          А.Ю.Миролюбова